DiaDominD

На месте, которое позже станет историческим, в тени сидели три человека мужеского пола— мальчик лет 9, молодой человек на 10 лет старше, а самому старшему было 33 года. Скорей всего, братья, иобо были удивительно друг на друга похожи. Младший смотрел вниз на ликующую толпу, средний брат щурил глаза на хищного вида грифов, кругами бороздивших небо, старший с усмешкой глядел на своего близнеца, еще тихо стонавшего на странном деревянном сооружении, чья тень падала на него, сидящего.
Младший молчал, иногда не в силах скрыть косую, чем-то мерзкую усмешку, готовую уже породить почему-то отвратительный смех. Мальчик был очень, как-то по-женски, красив, наверное, потому казалось, что смех у него получился бы нехорошим. Кажется, он был удовлетворён сценой внизу, поставленной им самим. Он признался, что наибольшее, что ему в этом нравится, так это то, что он бесконечно может наблюдать, ибо и время, и марионетки внизу были подвержены его воле. Но никто не мог знать, что ежесекундно, повторяя события,он изменял их.
Сперва толпа внизу была единодушна. Потребность их в крови была утолена лишь на малую часть...
—Антилопа, из-под копыт чьей текла не денежная, а кровавая струя,—прокомментировал он наконец,—лишь она, возможно, смогла бы удовлетворить их сейчас.
«Распни его, распни!»—волновалась толпа, указуя теперича на себя саму. Боль, рождавшаяся там, лишь разжигала азарт, пока, наконец, толпа не превратилась в разрушенную поленницу, склад разбросанных и забытых игрушек...
—Игрушек!—закапризничал младший, ведя себя не по возрасту по-детстки.
Солнце палило немилосердно,горящая трава смердела в небо, в дыме рисовалась симпатичная девчушка. В руках она вертела плюшевого котёнка. Его широкие от рождения глаза с любовью таращились на её красивое личико. Девочка заглянула в эти огромные глаза; по-видимому, они ей не понравились, и она оторвала их. Её вообще злила эта игрушка, и она с нечеловеческой силой терзала котёнка, оторвав четыре лапы, два уха и одну голову. Слепая голова плакала от ужаса и боли кровью, но это ведь были вего лишь красные нити, которыми были пришиты глаза. Котёнок плакал не за себя; она всегда поступала так с игрушками, но и не за них—котёнок молился Богу за неё, стараясь помочь ей; она ведь тоже так пыталась избавиться от этого в себе.
Смрад рассеивался, и яд от поцелуя Снежной Королевы уже третий день разлагал её труп. Девочка улыбалась, очевидно, вспоминая, как по-взрослому целовалась с повелительницей снегов и сердца Кая...
Средний брат, без проблесков разума на лике, тыкал палочкой дождевого червя; к пернатым могильщикам он уже потерял интерес, да и, по-правде сказать, смотрел он в небо, а не на них. Он был честен в том вопросе, что ему льстило Божественное равнодушие, с каким Отец, Сын, и Дух смотрели на деяния четвёртой ипостаси в своём королевстве. Ему также льстил смех младшего и долгие философские беседы Артюра Рембо с глухой тростью Бетховена, причём самого Бетховена ничуть не смущало, что «Артюр Рембо»—всего лишь надпись на книге, на которой стояла его миска, ведь собак не учат читать.
Старший был погружён в философские раздумья. Он был не согласен со своим двойником, которого умерший сосед справа разочаровал, а слева—огорчил. В качестве аргумента он привёл слова песни «видишь:там, на горе, возвышается крест...», но его двойник отмёл аргументы тем, что эта песня ещё не будет написана как минимум две тысячи лет, но с тем, что крест уже придуман и используется, вынужден был согласиться.
Старший брат покосился на раны от гвоздей на запястьях своих рук, сравнил со свежими, ещё доносившими крик боли до умирающего мозга своего двойника, но так и не понял,
—Зачем нужно страдать за них, приносить себя в жертву ради тех, кто о Тебе не вспомнит, и не воздаст благодарности. Посмотри на меня—я приношу их в жертву для себя, и они идут за мной! Им легче блюсти альтернативу Твоих законов, предложенную мной. И Ты—Господь?
Затем он поднял руки и стал молиться. Но текст лишь немного напоминал молитву, он был сильно изменён. Это было богохулие.
Затем он продолжил монолог, ибо Христос уже умер, как предсказал Nietzsche,
—Бог умер?? Да, ты их создал, не не сумел удержать при себе. Они не Твои, а мои дети, и возвращаются они ко мне.
Ты их создал, но Ты их не знаешь. Ты (!) самонадеянно установил для них неестественные законы, которых они не в состоянии придерживаться. Я, а не Ты, знаю их путь и цель, и я (!) приведу их к ней. Ты даешь непонятный мифический Рай, я приведу их к смерти, ибо это есть истинное счастье. А Ты— горе-владыка, непризнанный и проданный.
И старший засмеялся адским смехом, и оба его брата также.
Христос разверз мёртвые веки, окинув взором задыхающуюся от своего же смрада землю и закрыл их снова.
Неизвестный иконописец увидел кровь на будущей знаменитой иконе и нарисовал там глаза.
Ночью Иисус сделал несколько великих дел—скинул плащаницу, затушил звезду, забыто горевшую над Ним с Его рождения, сделал языческий праздник христианским и подарил мёртвой девочке новую игрушку—плюшевого медведя, по-отечески поцеловав её в лоб на прощание.
В Новую Пасху три брата, являясь, по-сущности, четвёртым, сгорели в огне, уцелела лишь девочка, успевшая за это время подрасти. Заводная кукушка в часах прокуковала свою мелодию, в которой угадывались слова
![Image 1][]

[Image 1]: